Купеческая дочь и разбойники.

У адново купца была дочь. Дитей асобинных не было, но была разъединая дочь. Звали иё Маней. Ну и лилеяли ане, ласкали иё без концу. У нашево брата и то дитю приздрева́м, а у богатых то, чо и говареть. Ну, так как стала ана лет 18−19 ета Маша, и был у иё кучир и тройка лошадей — андельно от папаши. Куды захочит, так без задору, без задёрьжи поедит. Ну, и она придобрая была, ета Машенька, гля адной старушки. А ета старушка жила на краю го́рада в ветхлой избёнке, и ета Машенька иё наблюдала. К празднику, али што, все где чо-набидь принисёт.

Ну, и патом случилса у аднова енирала вечир. Атец-матерь одеваютца, приглашают иё с сабою, ана не едит. — ​​"Я, папаша​​", говорит, ​​"остануся дома на спокое​​". — Патом двенацать чесох вечеру, ломитца к ей разбойник. Ломитца по сактиру, бирёт ана шашку али там кинжал и идёт в этот сактир. А разбойникох етих шайка сорок человек. Он, как голову в дыру или в чо сунул, ана ему хряк етой шашкой. Он туды и упал, а прочие думают, што он туды добровольно вскачил. И спрашивают: ​​"Што, схайной ходы туды?​​" — Ана отвечат: ​​"Хароший​​". Ну, ане заметили всякай женскай голос, нежный, пали на ко́ней и далой от их. А ана с ыспугу легла, в постель и атец с матерью приехали с балу, ана до завтра спит до десятова али до двенацатова часу с ыспугу. Как ане аб ей беспакоились харошо, будит уж у них терпения больше нет. — «Нет ты, Маша, ставай». Встала ана с ыспуганым лицом. Ну, и отец и мать спрашивают: — «Што ж ты, Маша, захварала што-ли, што над табой случилос?» — Видят, ана в перемене бальшой. Ана выисня́тца имя́. ​​"Как же: папаша, вечо́р я душу погубила​​!" — Выспрашивают: как да што? Ана абеснят. Атец-мать успакивают: ​​"Што ты, Маша, сабаке сабачья смерть. Ты спасла весь дом​​". — Ну, развесе́лели, разгаварели иё. Ана савсем стала другая.

У етаво папаши невдалеко́ жил брат багатый, дяди будто иё. Чересь несколько времени приезжаю́т к имя́ гости, к дядя Машиному, 39 человек, купечесва. При́нел их дядя харошо. Ане обсказали, таково то из гораду — воласти. Угастил их етот дядя. Ане просютца: ​​"нельзя ли у вас переначивать и составить вечир. Мы за ваши убытки всё запло́тим сторицею, побеседуем". — Как открылса вечир, завут и брата, и Маша идёт туды, к дяде. Ну, и патом некто́ так не тонцует, как ета Маша с главным управителем, из етих купцох. И так ане влюбились друг в друга харошо. И стали на е́тим же вечиру, стали Машу сватать за сибя взамуж. Как ане посваталис, утром и дело решили. Свадьбу уло́жили, каково числа по иё ехать, свадьбе быть.

Ну, и как число нахо́дит ето, за три дни до венцу, поехала Маша кататца. Поехала на край горада, выходит ета старушка, каторую Машенька наблюдала, и останавливат Машу и просит иё зайти в иё ветхлую келью. — «Маша», говарит: «не постесняйся, зайди на пару слов». — Маша была серцом для всех уважительна и пашла к етой старушке в дом. Старушка абеснят ей: «Я слышала, што вы замуж выходите, извините, спрасю вас без стиснения. Ну, Маша, я тибе не предлагаю за их взамуж итти, по тваёй добрадетели. Аткройся мне, Маша, всёй душой, убила аль нет ты душу?» — «Правда, бабушка, был грех: в ночное времё разбойники ко мне лезли, ссекла адному голаву». — «Да вот», говарит: «Маша, гля вашей добрадетели сказоваю я вам: ети самыя и есь разбойники. Хо́чут оне над тобой типере за товарища га́литца, по жиле в день даже тенуть​​».

А Маша ей не верит, ана не можит даже тот час дождатца, когда свадьбе быть. — ​​"А ежели, Маша, не вериш, я магу тибе указать, где и́хо состаяние. Съездите посматрите. Завтрешново числа их дома не будит. Вот, ты ступай до свету́, со сваим Ванькой кучиром. У их 12 ворот и 12 сабак у кажной по сабаке, и ты вазьми 12 кускох мяса. Абратный путь, если жива будишь, ты и так подёшь. До ихаго дома 3 версты не доежжая есь густой осинник, ты там остав Ваньку кучира, а туда иди пе́сшая​. Ежли не слушаш маёво савету, так мне не веришь". — Ну, не уве́рила Маша на иё слава, решила ехать. С вечиру приказала кучиру лошадь карьмить, наладила етой самой правизии, ну и решилас утром до свету́ ехеть с Ванькой кучиром. Расказала кучиру, куды ехать в дрему́шший лес. Жалко ей попустицца женихом. Ну, и отправилась до свету́ в путь. Доезжат, кароче сказать, до етаво оси́ннику, спрятала там Ваньку кучира, и пашла сама пе́сшая, ну и шибко так три версты проходит, видит: стаит бальшушший дом, в ём двенацать варот, у кажных варот по сабаке и кидат всемя́ имя́ по куску. Сама пашла в иху избу.

И не задолго времё у етаво дяди потирялась дочь, сестре́ница Маши, Алёна. И неизвесно, где потиряласа, безызвесно куды. Ана заходит в избу и сразу же увидела сестре́ницу Алёнушку на койке не живую. И обашла иху харомину всиё. И верно, 39 коек у их и все помяты-спа́ныя, а 40-я стоит свежа́, запушнёная. Ета таво, катораво ана убила. Как ана похадила-похадила, была ана смелая. «Дай же, я в печке, посматрю, што у их в печке гато́витца гля маёй свадьбы». — В пече́ стаит три латки жарково. Вот ана их вынула: в первой стаят женския груди — жарятца; во второй — пальцы человечьи; в третьей — носа́. Только латки в печь содви́нула, едут разбойники. Ей детца некуда, и ана под койку, под напушнёную — простыня у ей до полу, ана туды и залезла.

Как ане вошли в избу, атаман даёт им работы — каму ко́ней карьмить, каму абед гато́вить, наказыват, штоб скоро. Па́том, усялись, пообедали. Атаман наказават дале, каму ко́ней убирать, а каму ету падлу убирать — указыват на Алёнушку. — ​​"Завтре другую привизём. Груди и пальцы отрежте — а остальное сабак карьмите. Завтре другую привезём — не етак га́литца будим. Ета безвинная, а туё будем в день по пальцу отрезать, да по жиле тену́ть. Ана нашево брата нару́шила". А та ети речи слышит. Патом, как зача́ли ету Алёнушку резать, не могут никак залото́ кольцо снять — затекло с пальцом. Атаман на их закричел. — «Што ж ево скидавать, рубите с пальцом!» Наконец, палец отрубили. Палец пригну́той под койку и закатилса, где ета Маша лежит. Ане стали по полу искать. Атаман закричел: «Што вы ищете, время проваждаете? Завтра мести будите — найдёте. Карьмите лошадей — да поедем за етой па́длой». Маша не абробела, да етот палец в карман пало́жила.

Патом, как управились, легли андыхать, а лакей лёг на парог галовой. — «Мне», говарит: «на койке жарко». — Маша, как слышит, ане в первом сне шибко́ зашапели, приутихли, выла́зит ис под кровати выходит, пашла из и́хово дому, и наступила етому Ваньке лакею на руку. Тот спрасонку думат, из ихих ето пошол, из и́хой братьи. Ждал, ждал абратно — нихто не идёт. Давай будить всех, сваю канпанью. И спрашивает: ​"хадили вы, хто на двор?​" — ​"Нет, не хадили нихто​". — ​"У нас, братцы, кто-то был в нашей харомине​". — ​"Да, врёш!​" — Божитца имя́, што хто-то был. — «Мне на руку наступил». — Верили, не верили, ну, всё равно. — «Спускать сабак, да бежать в пагоню!» Маша не успела до кучира добежать. Некуда детца, слышит пагоня жистокая за ней. Залезла в гарёное, дуплинатое дерево. На иё же фарт сабаки етова дерева и нюхать не стали. И стали етова лакея супротив етова дерева наказавать. «Во сне ето тибе всё, дураку, приснилося!»

Патом вернулися ане абратно. А ана, как их с глаз провадила, апеть к Ваньке кучиру сваёму побежала. До Ваньки кучира добе́гла — время уже поздо́. Пала в сваю карету. — «Гани скорей ко́ней — сколько выбежиш, ладно!» Доезжаит до самово дома, кони пали у ей, запалила их. Ваньку кликнула, штоб однюдь ничево несказовал. «А кони — не твая печаль». — А сама с ыспугу, с удару, улеглася спать. Спит — а по иё уже поезд: жанихи приехали.

Свадьба приехала. Подходит к ей атец. — «Вот», говарит: «Маша, пришлос тибя будить, вставай — нареченной твой жаних приезжал, с поездом». А Маша с ыспугу, как ана нетково лица, стать на ноги не может. (Когда же ана столько пешком исходила — у ей ноги то опухли). Вторично, атец пошол будить. — «Ну, подаждут», Маша говарит: «я их 19 лет ждала — ане миня 19 минут подаждут». Стала, умылас, оделас, поздоровалас с имя́ и с женихом етим. И говарит: «Вот, не перешибайте мой сон, и тогда я пойду к венцу одеватца. На день венца мне пригрезился сон, и пазвольте ево расказать гля антиресу». А сама поставила тайный караул. — «Не хочу так ехать», а сама сяла сон расказовать. Штоб не перешибать ей сон.

— ​​"Вот бысто я встала, оделась и была в разбойничьим даму́. И зашла я в разбойнискай дом и как наша Алёна систре́ница на койке лежит". Жанихи слушают. «И зашла в дом, там три латки стоят». И все ето обсказала. Жанихи слушают. «И только латки содви́нула — едут бытто разбойники, мне детца некуда — я под незаспа́ную койку и залезла. Вот, атаман бытто над имя́ распоряжатца, каму абедать, каму ко́ней опускать. Патом стали ане ету Алёнушку разбивать и дробить. Залото́ кальцо снять не можут. Атаман бытто вскричел — рубите с пальцом! А палец упал прямо мне под койку». Патом жаниха за ретиво́ задело. Перешиб иё сон. «Оставте, Маша, до следушшова разу» говарит. Патом ана прямо вынимат — и вынимат етот палец. «Теперь», говарит, «забирайти их всех!» Тут сейчас же всех и ристовали.

Вот тебе и жанилса.

«Ето» — говарит, «я у вас была — не умели взясть». А ету старушку ана привезла и до самой смерти не доверила горнишным — сама за ней хадила. А и́хо имение в пух и прах разарили.