Мудрая жена.

Жили-были три брата, богочи́ страшные. Как отец помер, оне взяли и разделились, два остались вместе, а старшево отделили. Вот старший брат жил там год аль два, помер. У нево остался мальчишка лет пяти, да жана вдова́я. Вот она етово мальчишку, как ни бедно живёт, старатца изо всех сил доучивать ево, штоб он был человек. Вот уж как он лет шестнадцати-семнадцати стал, выучился он. Как дяди ево вместе живут, каждое лето плавают с товаром на кораблях. Как вдова себе здумала:

— Што же ето, нигде он у меня ничево не видал, пойду я к дя́дям, пущай он с имя́ поплават. Пусть в прикашшиках служит, а денег не возьмёт.

Идёт к деверя́м своим.

— Возьмите Ванюшку, пущай обмастя́рит около вас. Мне же, ведь, за ево плату не надо. Пусть без платы послужит. Только мне, штоб он привыкал к народу. А вы уж на́стуйте ево, блюдите́.

Один дядя сулитца взясть, а другой говорит:

— Да, ведь, он еще молодой, будет тосковать.

— Ну, пому́читца да нау́читца. Возьмите ево, дяди.

Решились дяди взясть. Вот как мать начала́ ему бельишко готовить, собирать в путь-дорогу, начали отправлятца в чужи земли, в чужи города. Дала ему мать на дорогу сто рублей.

— Ну, пожалуста, воли не давайте.

Ну, поплыли оне, приплыли в чужие земли, стали торговать. Прожили оне неделю, либо две там, Ванюшке и́хому скушно стало. Сидит — задумался.

— Дядюшки, отпустите меня по городу погулять.

— Куда же ты, молодой, подёшь? Мы постаре́ тебя, помногу тут живели да и то мало тут прохаживалися. Можно ли по незнакомому городу молодому человеку гулять.

— Ну, хотя не далёко. По своей при́стали похожу.

— Ну, вот, говорил тебе: не надо брать — заскучает. Вот и как знаешь с ём.

— А ты поди, да долго не ходи, только по при́стали походи.

А Ванюшка уж потрепал по самому середине города. Идёт себе один. Никто ево не обгонят и стре́чу не попадат. Идёт себе и думат:

— Вот так город! В нашим бы городу́ сотни бы стре́чу попало, да двести бы обогнало.

Неоткуль взелся старичок, идёт ему настречу, ведёт девушку. У девушки руки связаны, а глаза завязаны.

— Здрастуй, дедушка!

— Здрастуй, здрастуй, молодой юнош!

— Што же ты, дедушка, ведёшь девицу? И за какой приказ ей руки и глаза завязал?

— А тебе какое дело? — спрашиват. — На што коса́тца спросить?

— А я купить, дедушка, у тебя её хочу.

— Ковда надо, так купи.

— А сколько возьмёшь?

— Только сто рублей.

Выдёргиват из портмонетишки сто рублей, подаёт старику, взял у старика ету девку, руки ей развязал, а ета девка ему и говорит:

— Ежели на тебе крест есть, надевай на меня скоре́, еже хошь со мной жить.

Скидават с себя парень крест, да на её. Девка ево побладарила:

— Молодец, парень!

— Ну, теперь подём к нам на кораблю, у меня там дяди. Уже поздо́.

— Зачем мы подём к твоим дядям на корабли, рази мы свои не сумем с тобой нажить, чем же на дядиных жить?

— Да дяди меня потеряют и заругают.

— А ковды ты дядех боишься, зачем же меня покупал?

Пошли, выпросились у богатово мужика во флигель ночевать, так што поужнать у их обои́х не́чем. Выпросила она у хозяина остаткох поужнать. Как утром она стала рано и будит ево.

— Ну, ставай, Ваня, нековда спать.

Даёт ему денег, с утра у ей уж деньги появились.

— Вот што, купи сотню лопатов и сотню кайлов.

Ваня поехал, купил, приезжат. Она покорьмила ево и отправлят снова.

— Вот, Ваня, тебе памятна книжка, иди найми сотню рабочих, кажново записывай имя и фамилию и присылай ко мне. И кажново обзадачивай сотней рублей.

Пошол Ваня, наня́л сто душ рабочих. Собрались оне. Как она их накорьмила.

— Переночуйте, — говорит, — утро вечера мудрене́, завтре за работу будем приниматца.

А Ваню уж и по частя́м и везде дяди и́шшут. Утром стала, завтрак имя́ наварила и будит всех. Пора уж на работу отправитца. Накорьмила, пошли на работу.

— Как же вы будете у меня работать. Подённо али на отряд?

— Ну, ладно, будем работать подённо.

— Ну-ка, Ваня, иди-ка, отмерь сто са́жень глиннику́ и пятьдесят ширины, и пускай оне рубят ету землю, в глубину копают.

Ну, сто человек поча́ли, земля только летит, работают.

Во время обеда идёт один рабочий к ей с известием.

— Не вышло сто саже́нь в глубину́ — некуда копать. Докопались мы до чугунных дверей.

— А, молодцы, то-то мне и надо! Ну, бросьте работу, идите обедать.

Как обедом накорьмила, уложила их отдыхать.

— А ты, дорогой, подём со мной вместе.

Как пошла она, берёт свои ключи, отмыкат, а он двери отворят. Там двенадцать подвалох, одинадцать подвалох с капиталом всяким, зла́том полны, драгоценностями — всяким капиталом.

— Ну, — говорит, — а в етот двенадцатый я одна зайду.

— Ты мотри, — говорит, — не подглядывай ни в шшелочку и дверей не отворяй.

А в етим подвале её брат, трёхглавой змей, он тоже закля́той. Заходит она, здороватца с братом.

— Ну, здрастуй, дорогой мой братец.

Брат на её громко раскричал:

— Почему ты рано пришла? Я еще курс не отсидел.

— Мне-ка тебя ждать не́чево. Давай-ка, брат, разделим капитал поровну.

Брат не решатца ровно капитал делить.

— Давай волшебное кольцо делить. Коли мне волшебное кольцо, всево капиталу решусь.

На том оне решились — поставить на стол тарелку и в тарелку перстень. И кто раньше ухватит, тово и перстень будет и капитал тово будет.

— И пускай тот идёт, за которово ты взамуж идёшь.

Вот она вышла из подвалу.

— Ну, — говорит, — Ваня, как я сейчас дверь расхлобы́сну, так на столе стоит тарелка, а в ей пе́рстень, имай ево напередь змея. Не бойся змея, как ты напередь поймаешь, мы счастливы будем, а как не успешь, змей ево зло́вит, будем товда обчие работники, чужие.

Решились, наказала ему твёрдо, дверь расхлобыснула — успел Ваня схватить, только змей ему все волосы опалил.

Приходют оне в етот флигель, где оне живут. И будит она рабочих.

— Ставайте, — говорит, — на ращот подёмте, да отправляйтесь, где кому надо.

Стал рабочий народ. Повела она к подвалу, рашшитыватца, открыла подвал.

— Чо кому надо, то, ребята, и несите.

Ну, рашшитала, народ зрадовался, кто сколько мог, тот столько и унёс. Ушли рабочи. Легли оне спать. Как Ваня не знат ни заботы, ни работы, лёг — уснул. Она выходит, как полно́чь на дворе стала глухая, со своим волшебным перстнем на двор, перебросила ево с руки на руку, выскочело двенадцать молодцох.

— Што угодно вам?

— Да мне угодно, штоб на етой при́стали, в етую ночь был построенной карапь, и штоб был устроенной всяким златом, се́ребром, и штоб из етих подвалох весь капитал был выгружен. И штоб сидели на ём птицы райские, штоб пели песни царские. И, — говорит, — штоб какая небо́жжа милость будет путём-дорогой, мог бы он на дну плыть.

— Молися спасу, да ложися спать, к утрию будет всё готово.

Поу́тру дяди стали:

— Што такое? Какой шикарный карапь приплыл! А наш карапь-то рядом с ём, как какая-то стайка. Вот корабли, так корабли, сто́ят капиталу!

Так же и Ваня стал.

— Што ето за, душечка, какой карапь приплыл, и весь блестит, какой шикарной!

Она ему говорит:

— Ето нам с тобой.

Он ей не верит. Откуль, мол, в е́дную ночь взялся такой карапь. А дяди сёдняшнево числа отправляютца домой. Он ей и говорит:

— Вот дяди-то сёдни домой отправляютца. Надо бы и нам домой.

— Пущай плывут, поспешь.

Как уж дяди полмесяца есть отправились домой, отправился и Ваня домой с жаной. Ну, скоре сказать, пловёт етот Ваня за дя́дям.

— Што такое етот драгоценный карапь в наш город бежит. Што ему делать в нашим гиблым городе. Ведь, ето не простые люди в етим корабле пловут.

Потом вдруг узнали, што ето Ваня их пловёт. Вот имя́ показалось проти́вно.

— Где он мог такую доста́чу достать. Мы сколько уж пла́вам, а таково корабля не нажили, а он с таким капиталом из дому ушол. Нам ведь будет совестно против ево.

И решились:

— Давай карапь растрелям!

И давай в карапь стрелять. Она сейчас свой волшебный перстень перебросила и ко дну он пошол. А оне думают, што карапь утонул.

— Слава богу, — говорят.

Короче сказать, приплыли дяди домой. Ну, мать што же, тово разу бежит:

— Как-то моё дитетко ладно ли, здорово ли?

Приходит мать, спрашивает:

— Ну, знали б, не брали твоёво Ваню, он два дня только с нам прожил. Все твои деньги промота́л, с распутной девкой с какой-то связался. Да нагишом каким-то там бро́дит.

Мать заплакала, домой пошла. Приходит домой, плачет, плачет. А погодя немного и оне приплыли. Она перстень с руки на руку перебросила, прикру́ла карапь худеньким брезентом, и сами вырядились в плохую одёжду; и идут к материному дому. А мать сидит, плачет; навалилась на окно, окно пало.

— Пусти нас переночевать, — просятца у ей.

— Я не пускаю прохожих. У меня своёво горя много.

— Да пусти же, мамаша, я есть твой сын.

Мать пушше́ завыла.

— То-то, сын, едак ты ко мне и явился! Я тебя по доброму ждала, а ты видишь каким явился. Где шатался, туды и иди!

— Ну, сделай милость, мама, пусти, нынче и чужих пускают.

— Ну, поди в старым флигеле ночуй, где индюки да утки жили.

Вот оне заходют с ей в старый флигель. Он ей и говорит:

— Да не будем тут ночевать. А то в етаком страму́ спать, подём на свой карапь спать.

Она и говорит:

— Да, нельзя же, Ваня, где мать благословила, тут и надо первую ночь ночевать.

Взяли оне лопатку отскребать етот навоз, ля́кчи где себе. А в етим флигеле одни кирпичи, да г… гусячьи. Берёт кирпич под голову себе и ему кладёт и легли оне себе. Он сразу уснул, а она в полночное време́ вышла на крульцо, перебросила своё волшебное кольцо с руки на руку, вышло двенадцать молодцох.

— Што угодно вам?

— Да мне угодно, штоб вот на етим месте, где етот флигель, штоб был выстроен к утрию дом лутче царсково дворца и штобы от нево до нашево корабля был бы стирли́новый мост, и штоб под мостом была Волга река и по етой реке была рыба, и штоб по мосту́ идти было, видать ету рыбу, и с нашево корабля штоб сдёрнут был чорный тро́ур и на етим мосту коло нашево дому стояла тройка коней златогривых с золотой коретой, штоб на ей было моему Ване в храм ездить. Штоб всё было готово: и дом, и мост, и река, и рыба!

Вот настало утро. На корабле птицы поют. Народ стал и ужасно удивился. Ето чо в ночь могло сделатца? Ето што откуль в ночь могло взятца? Мать в етот флигель побежала у сына прошшения просить. Как Ваня приехал от обедни, пошол у их пир, и дядей етих в гости пригласили, и всех своих родных и знакомых угошшают. А на берегу́ народу, народу наехало. Все собрались глазеть на их дом, на их карапь. Народу тако собралось, што тма. А Ваня, как гости отбеседовали, к окошечку сял и така на его тоска́-ску́ка напала. Она подходит к ему.

— Об чом ты, Ваня, задумался? Чево тебе недостаёт? Али я тебе не мила?

— Сам не знаю, дорога́я, кака меня скука одолела.

— Товда сяде́м в лёгкую шлюпочку, катайся по́ морю. Люди на нас посмотрют, а мы на людей. Посмотри, кака́ людей тма.

Как оне по морю стали кататца в лёгонькой шлюпочке, а над нимя́ два голубя увиваютца. Схватили её и понесли. А ето отец её, как был страшной волшебник, дочитался до книгох, где она, и послал етих ду́хов — оне её и уташшили. Ваню оттово скука-то и доли́ла. Так што приплыл он к бережку, пришол домой и нешто ему не мило стало. Решился итти её искать. Уговаривала ево мать, все родные.

— Куды же ты пойдёшь, да почево, да где она?

Решился итти. Не смотрит ни на чево. Всё бросат своё именье и пошол искать.

Ну, скоре́ сказыватца, долго ли, коротко ли он шол, приходит в чужу землю, в город, и видит: стоит в городу́ дворец, обнесённой частоколом вкруг, на сколько сажо́н там в обширности. И на кажной тыни́нке, всё по человеческой по голове. А на одной нету.

— Она, тут-то моёй голове и быть, што одна тыни́нка проста́. И надпись: «Всё ето её жанихи».

Заходит к имя́ прямо во дворец. Стречает ево грозной отец.

— Што, сватать пришол?

— Точно так.

— И полутче тебя сватались — да не могли взясть.

— Может и посватаем.

— Ну, вот, ондохни, да будем задачи решать.

Ну, переночевал, ондохнул. На завтрие́:

— Ну, на каких средствах ты у меня сватать будешь? Вот, — говорит, — я тебе три задачи дам. Исполнишь — твоя невеста; не исполнишь — видишь, сколь тычинок: на кажной по голове — одна пуста — там твоя будет. И задача тебе — три раза прятатца. Не найду — получишь невесту, а найду — твоя голова на тынинках.

Вышел он, стоит. Куда же он, как человек чужестранный, пойдёт. Чо он знает. Ну, слетела с неба жар-птица.

— Жалко мне тебя, Ванюшка, садись, я тебя на небеса подыму.

Ну, што, он назавтре свои волшебны книги снял:

— Выноси, — говорит, — жар-птица, а то тебе то же будет.

Вынесла ево жар-птица.

— Иди, снова прячься!

Ну, што же, пошол он, стоит. Вышел к реке. Появилса рак-рыба.

— Дай я тебя снесу на жолтые песка́.

Назавтре он волшебные книги снял:

— Выноси, — говорит, — рак-рыба, а то тебе то же будет.

Вынесла ево рак-рыба.

Один раз ему осталось прятатца. Вот ночью лёг он спать, как етой девке жалко ему стало — сделалась мухой, сяла на ухо ему и шопчет:

— Жалашь меня взясть?

— Как не жалать? Если б я не жалал, не страдал бы, сюда не шол — от стольки́х драгоценных пре́дметов ушол.

— Ну, — говорит, — я тебя научу, куды спрятатца, и он тебя не найдёт. Вот как ты прятатца будешь, ударься об землю и сделаешься мухой. И не залетай ни в окошко ни в двери. А в трубу залетай. Как куфарка трубу отворит, и залети, сядь за ево за большое за волшебное зерькало. И потом он будет тебя искать в книгах и омманывать. Будет говорить: «Выходи, Иван-купеческой сын, твоя невеста будет». И так два раза волшебные книги переберёт — а ты не выходи, не поддавайся, пока́ль книги в пече́ не сожгёт, большо́ зерькало об пол не разобьёт. Тыжно, как ето зе́рькало бро́сит, разобьётца оно, и ты ударься об пол и сделайся молодцом.

Вот он ударился об земь, сделался мухой и в трубу залетел. Стал он ево искать. Не может никак найти.

— Ну, ладно, — говорит, — всё равно, выходи, Иван-купеческой сын, твоя невеста будет.

А тот всё сидит. Знат, што омманыват.

Товда сжог волшебник все книги.

— Выходи, Иван-купеческой сын, книги я сжог.

Ну, он всё сидит. И рассердился и об пол зерькало большое. Ну, тыжно он ударился об пол и сделался молодцом.

— Ну, сумел взять, Иван-купеческой сын, хитре́ ты меня.

Ну, што делать, заручил свою дочь, о́ндал за ево. И как она знала часть по етому — сяли на воздушную лодку и прилетели по облаку к матери. Всё у них сохранно, и дом, и корабль, — и пошла у их свадьба, свадьба отошла, попили, погуляли. Стали жить да поживать, да добра наживать.