Фрелина

В одном городе жил купец. У него одно-разодна дочка была. И звали её Фрелиной. Вот как-то раз Фрелина и говорит отцу: «Дорогой батюшка, выстройте мне дворец, штоб я одна в ём жила, так как я мужского полку никак не могу видеть». Мигом отделил её отец.

Одно время Фрелина с горничной своей разругалась. Ета горнична приходит к купцу и говорит: «Вот она, ваша Фрелина, не может выносить мужского полку, а Ванька-писарь не выводится от её».

В обед пошёл отец к дочери, а у ей Ванька-писарь обедал сидел. Она увидела его в окно: «Ой, куды же я тебя дену?» — давай из сундука одежду выташшила (раньше сундуки большие были), запихала Ваньку в сундук. Сама на койку легла. Распрогневалась: «Ежели вы што за мной преследоваете, почему сами пришли, почему маму не отправили? Вы же знаете, што я не выношу мужского полку». А отец-то заметил, што у ей два прибора и мепельница с окуркам.

Ну, купец сразу от неё — и в контору. Посмотрел, видит — писарей не хватает, спрашиват:

— А где такой-то, почему он с вами не обедат?

— Он с нам уж давно не обедат, — говорят служащи.

Купец думат: «Правду, видно, мне горнишна говорила». Пришёл домой, жане ничо не сказал, буду, мол, дальше преследовать за дочерью.

Когда отец-то от Фрелины ушел, она со страху и уснула. Пока она спала, Ванька-писец задохся. B сундуке. Чо делать? Вот он и день, и два, и три лежит там. Начался уж запах от его. Фрелина не знат, куды с им деваться.

А у их кучер жил, старик-престарик — вот такая борода! Фрелина пишет ему записку, даёт горнишной: «Сходи-ка, отдай ему ету записку».

Горнишна даёт ему записку.

— Пошла ты, негодяйка. Фрелина мужского полку не видит, будет она мне писать!

Фрелина пишет втору записку: «Иван, приходи, пожалуйста».

Иван ету записку взял. «В случае чего, — думат, — если какие ко мне будут приценды, я к отцу с ей пойду».

Вот Фрелина даёт Ване-кучеру сто рублей денег и слёзно просит его ето тело убрать. «Не надо мне твоих денег, у меня у самого на книжке собаки денег не жрут… А вот ежели как Ванька-писарь я к тебе ходит буду, тогда увезу».

Она туда-сюда, однако делать нечего — согласилась. Кучер и упёр его в Ангару. Коней убрал, ночью стукатся к Фрелине. И вот так он к ей гостит и гостит.

Подошла маслянка. А в чистый понедельник (раныше давались такие дни гулять горнишным, конюхам, экономкам) все поехали в собранье ли в како, в гостиницу ли. Выпили и давай хвастать, у кого кака мадама есть. Один говорит:

— Я с горнишной такой-то.

Другой:

— A я с такой-то.

И привязались к старику Ивану:

— Эх ты, Иван, так извековал, што никакой мадамы не мог приобрегчи.

Иван сначала молчал. Но ведь адски разжигатели есь! Разозлился и говорит:

— Я, по крайне мере, самой Фрелине вкатываю.

Ой, все рукам забили: «Как да чо?» И давай делать формену расписку, штоб кажный свою на другой вечер привёл.

Протрезвился утром Иван, голову повесил. Фрелина в окошко заметила.

— Ты чо-то седни, Иван, грустный?

— С похмелья…

— Не иначе как ты мной похвастал?

— Виноват, Фрелина, было дело…

— Ну ладно, теперь не поправишь. Ладь лошадей попозже.

Поехали в гостиницу. Пили, гуляли. Уж надо разъезжаться, она и говорит:

— Ой, Ваня, принеси-ка там в фаетоне водочка есь и серебряна рюмка.

Он принёс. Она и давай всем подносить. Кто выпьет — тут и валится. И Ивану-кучеру поднесла. И он тут остался. Всем дурману наподавала. Села в фаетон, несколько отъехала, навела зажигательно стекло, спалила и дом, и людей.

На другой день все: ай да ой, пьяны заронили… На её нихто не думат.

Подошёл великий пост. Фрелина думает: «Надо же мне попоститься и грехи свои отдать». (Вот и мы таки же дураки раньше были.) Пришла к попу. Он её закрыл фартуком. Фрелина говорит: «Прими грехи, батюшка, ведь гостиницу-то я сожгла». Фрелина рада — все грехи отдала.

Батюшка приходит домой, вздыхат за столом. Матушка и привязалась к ему: расскажи да расскажи. «Hy, матушка, я тебе раскажу, а ты никому не сказывай. Знаешь, ведь гостининцу-то Фрелина сожгла».

Пообедали. Матушка посуду моет, к ей зашла сестра.

— Слышь, девка, Фрелина седни грехи сдавала. Ведь гостининцу-то с народом она сожгла.

— Ты чо, сестра?

— Вот, вот.

Hy, а сестра -— куме, а та — другой куме…

И разоблачили. Попа расстригли — на каторгу. И Фрелину туда же оттарабанили. Раньше говорили: в Сибирь, на каторгу!